Уже глубокая ночь, но темноты нет. В августе на Кольском полуострове еще полярный день. 12 часов назад мы прилетели в Мурманск. Оттуда 7 часов ехали на «буханке» на восток почти вдоль Баренцева моря. Сначала дорога была хорошей. После Териберки резко ухудшилась. А последние 20 км. до губы Порчнихи тряслись по еле заметной среди камней колее, проложенной через горные кряжи. И она, эта колея, закончилась у заброшенной военной базы на берегу тихого морского залива. Дальше бездорожье. Только сопки и безлюдная тундра, где свободно гуляет ветер. Душа стремится именно туда. Подальше от всех этих ржавых цистерн и, обнесенных колючей проволокой руин, над которыми витает какая-то бесконечная армейская тоска. На профессиональном слэнге подобного рода ландшафт называют «антропогеном». Но в переводе с греческого антропоген означает «тот, что породил человека». Почему то не хочется думать, что эта тоскливая жуть является порождением или порождающим началом человеческих качеств.
Не смотря на глубокую ночь уходим в тундру. Там за синими силуэтами скал таинственно безмолвствует пространство, хранящее в себе священные символы, на поиск которых мы и отправились в эту экспедицию. Пройти хотя бы несколько километров, что бы освободиться от, навязанного цивилизацией морока, и уснуть, где то там, в тысячелетиях, омыв перед сном лицо тихой водой из бесконечно прозрачного северного озера. Тысячелетия же они мудрее краткости человеческой жизни. Оттого в них покоя и уверенности побольше. И сон значит глубже, а соответственно отдых качественнее.
Некогда этот край был населен саамскими племенами, которые прославились колдовством. Мои спутники ничего не знают о древней культуре саамов. Профессионально и по своему образованию они далеки и от истории и от культурологии. В экспедицию каждый из них пришел своим путем, хотя мотив у всех схожий. Жизненный кризис. У каждого он свой, но общим для всех является понимание, что разрешить его возможно лишь удалившись от привычного мира, поддерживающего изжившие себя поведенческие стереотипы и мировоззренческие конструкции. Следуя логике глубинной психологии, кризис будет разрешен, когда будет найден утраченный символ. Если для культурологов символ является объектом, то для психолога это часть субъекта, которая поддерживает связь с глубинными слоями психики. При разрушении символа, смыслы, лежащие в основе человечности, делаются не доступными. Внутренняя, коммуникация нарушается. Человек оказывается дезориентированным относительно смысла собственной жизни. Постепенно он перестает совпадать с собственным ритмом (пространством-временем, хронотопом), и откланяется от индивидуальной физиологической нормы. По мнению Эдингера симптом – это разрушенный символ. Символ нельзя создать. Его можно только обнаружить, обрести. Благоприятный исход из личностного кризиса случается тогда, когда в сознании человека появляется символ, способный восстановить его связь с глубинными смыслами, лежащими в основе его целостности. Эти символы становятся проводниками исцеляющих сил. Вот на их поиски мы и отправился в древнюю страну чародеев.
Мы движемся по каменистому плато. Где-то вдалеке, слева по курсу, море. Голубое и безмятежное. Видно как свободно гуляют волны. Однако, звука прибоя не слышно. Тихо. И тишина здесь космическая. Причем завораживающая, гипнотическая какая-то тишина. Солнце сокрыто за горизонтом, но небо светлое. Разряженное пустынное пространство наполнено тихим сумеречным светом. В сумерках расстояние оценивать не просто. Взгляд цепляется за очертания каменных гряд и контуры озер, которых здесь множество. В поле зрения всегда есть одно, два, а то и три. Озера расположены на разных высотах, что создает странное впечатление какого-то призрачного парения.
Полное безлюдье. Никаких признаков присутствия человека. Вокруг только звериные следы. Очень много оленьих троп. По ним и идем, в надежде на то, что звери выбрали оптимальный маршрут среди скал, камней, озер и ручьев.
Обрести искомый символ, возможно только проникнув сознанием в сущностное измерение реальности. Суть улавливается не столько органами чувств, сколько всем существом. Его должно пробудить к восприятию. Флоренский считал, что символ открывает человеку Божественную, высшую реальность, первореальность. Она проявляется в каждой вещи и сквозь каждую просвечивает. Для Флоренского символ – это протока к Богу в человеческой субъективности.
Что бы не пропустить важное, нужно останавливаться и внимательно исследовать чувства, которые вливаются в сердце из каких-то неведомых измерений. Мир, в котором оказались путешественники им не знаком, и он не вызывает никаких ассоциаций из личной истории. В сознании открываются туннели, которые ведут к памяти об опыте, который находится за пределами личной биографии. Когда филогенетическая память начинает просачиваться через трещины в фильтрах восприятия, дестабилизированных непривычной средой, состояние сознания меняется неожиданным образом. С людьми в тундре случается странное. Нужно быть очень внимательным. Бывает, что они начинают вести себя совершенно неожиданным образом, о чем им в последующем приходится жалеть. Эти состояния местные называют «лихоманкой».
Движемся молча, на приличном расстоянии друг от друга. Когда кто-либо испытывает потребность в осмыслении происходящего, он останавливается, и вместе с ним останавливаются все. Но никто не сближается, и не разговаривает. Все погружаются в свои мысли, чувства и видения молча. Только я один имею возможность разговаривать с каждым участником. Мы договорились об этом заранее. Коллективная цель экспедиции – создание психогеографической карты по маршруту следования. Кто-то должен фиксировать переживания, возникающие у участников экспедиции, для того что бы осуществить их топографическую привязку. Я подхожу к каждому по очереди, молча включаю диктофон и жду, когда путник подберет слова и сможет описать впечатления и чувства которыми сопровождаются углубление в тундру. Надо сказать, что пейзаж достаточно монотонный, но само пространство-время здесь кажется неоднородным. Как будто бы то тут, то там возникают какие-то разрывы, или наоборот сгущения или вдруг странное, необъяснимое ощущение присутствия некой невидимой силы. Об этом сложно говорить, но мои спутники обнаруживают удивительную поэтическую одаренность при описании своих впечатлений. Постепенно я становлюсь свидетелем загадочного совпадения содержания видений и переживаний моих спутников. Как будто бы их сознание одинаковым образом воспринимает и интерпретирует незримое. Или наоборот. Как будто их разум посещают одинаковые, обитающие здесь, незримые существа. Глазами мы этих существ не видим, но они болтаются здесь незримо, и сознание начинает их воспринимать, когда погружается в состояние медитативного транса. Но самое замечательное, это то, что в переживаниях моих спутников, отчетливо воспроизводились фрагменты мифологических систем саамов, некогда населяющих эти края. Причем, ничего о культуре лопарей они не знали.
Вообще о верованиях саамов известно не много. Наиболее полные сведения о культуре лопарей были собраны Харузиным Н.И. в конце девятнадцатого века. К этому времени саамы были уже христианизированы и сами утратили представления о мире, которыми руководствовались их предки. Судя по всему, у саамов, впрочем как и у других представителей первобытных культур не существовало, единого мнения о том, как устроен мир духов. К концу девятнадцатого века они не могли сказать с определенностью, кто же является верховным богом, и каковы его функции. На эту роль претендовали Радиене Атче и Юбмел. Вроде бы Юбмел, был скорее первопредком, а Радиен Атче был начальником над другими богами. Он порождал единственного сына Радиене Киеде, которому была дана способность создавать души. В этом творческом акте он разрушал себя, вспарывая себе живот, потом обходил вокруг солнца и передавал новорожденную душу своей жене Модераке, а уж та, делала для души тело, то есть форму. Некоторые исследователи считают, что представления о Боге-отце и Боге-сыне родились под влиянием христианства, однако, это остается предположением. Не исключено, что саамская мифология отразила в себе определенные онтологические связи независимо от христианства.
Кроме высших богов мир саамов был населен огромным количеством низших существ, живущих повсюду в воде, воздухе, скалах, камнях, лесах, ягелевых равнинах. Эти существа могли быть вредными и благодеятельными для лопаря. Таких низших существ в пантеоне лопарей было много больше чем высших.
Нельзя сказать, что образы, возникающие в сознании моих спутников, были полностью идентичны образам из саамской мифологии. Но за ними угадывались схожие системообразующие функции.
Дыхание Вселенной, морские существа огромных размеров, обитающие среди скал, великаны, или наоборот карлики-гномы, живущие среди камней, женские, материнские сущности, связанные с озером или рекой, летающие заряды, и многое другое.
Конечно, появление в сознании путешественников образов многих лопарских богов было маловероятным. К примеру, вряд ли приходилось ожидать появление образа такого бога как Арома – Телле. Этот бог мечет стрелы в гигантского белого оленя с черной головой и золотыми рогами. Он гоняется за ним уже много сотен тысяч, а может миллионов лет. Когда Арома-Телле наконец догонит оленя наступит конец света. Или, к примеру, покрытой шерстью богине оленьих стад, Луот-Хозик являться нашим путешественникам было совершенно ни к чему. Они не делали ей подношений, и не просили взять на себя заботу об оленьих стадах, как это делали саамы.
Сами образы, особого значения для путешественников не имели. Было очевидно, что они служит сознанию обозначением некой сущности, присутствие которой переживалось реально. Эта сущность могла репрезентировать себя другими способами, поэтому образ не обладал стабильностью. Он появлялся как версия, мог меняться, уточняться или пропадать.
Очень важно, что никто из участников экспедиции не встретился во время путешествия со злонамеренными сущностями. А саамы с ними встречались постоянно. Иногда у путешественников возникало ощущение тревоги. Вроде бы, мы, своим присутствием в каких-то особых местах, сердим кого-то. Но это происходило по причине осознания своей неуместности или недостаточной чистоты, а не потому, что сущность, обитающая в этом месте, сама по себе была вредоносной. Осознание присутствия самой сущности сопровождалось переживанием священного.
Каждый путешественник созидал свой собственный миф, который связывал его с исцеляющей силой. И все же параллели с саамской мифологией были очевидны. Особенно, ярко эти параллели начали проявляться по мере того, как путешественники начали обнаруживать вокруг себя сейды, которых по маршруту нашего следования было огромное количество. Сейд – это большой камень, находящийся, как правило, в неравновесном положении, или поставленный на каменные ножки. Сегодня считается, что в такое положение сейды были поставлены ледником. Однако, саамам, как и моим неискушенным спутникам это было не ведомо. Хотя, сегодня, существуют исследователи, которые пытаются доказать, что сейды были произведены искусственно. Якобы, каменные глыбы огромной массы были установлены в такое положение при помощи неизвестной технологии. Кстати, Харузин в своих работах тоже утверждает, что сейды воздвигались. У саамов был культ сейдов. Когда-то около этих камней приносились жертвы в честь покойников. Может быть, некогда это были надгробные камни. Однако, со временем изначальное значение было забыто саамами и, как пишет Харузин, сейды начали возводиться ими под влиянием совершенно другой идеи. Их начали считать богами предков и наделили способностью жить, передвигаться, есть, пить и причинять несчастья.
Ничего не зная о культе сейдов, наши путешественники были ошарашены открывающейся перед ними картиной. Долгое время они шли молча, как бы не веря собственным глазам.
На следующий день после начала экспедиции одна из участниц говорила: «Если и можно было меня потрясти до глубины души, то это произошло. Во-первых я увидела, что камни живые. Мне даже не ловко было мимо них идти, вокруг этого озера. Они выползли все… Это было грандиозное зрелище. Масштабнейшее… Игнорировать, что все это живые существа с каким-то высоким уровнем сознания было не возможно. Они выбирают, где им нужно быть. На открытых местах их не найти. Они собираются в особых, укромных местах…Там у них аншлаг». Независимо от этого, другая участница утром с опаской мне тихо сказала, что на восходе солнце ей начало казаться будто камни оживают.
Человек, следуя сложившейся модели языка, привык в своем описании делить мир на одушевленные и не одушевленные существительные. Одушевлённые имена существительные служат названиями людей, животных и отвечают на вопрос кто? Неодушевлённые имена существительные служат названиями неживых предметов, а также предметов растительного мира и отвечают на вопрос что?
Одушевленность это способность превращать факт в переживание. Ее наличие становится очевидной для носителя такой языковой модели в определенном масштабе пространственно-временных отношений. К примеру, себя он считает одушевленным, а вот одушевленность собственного тела для него уже не очевидна, ибо обозначающее его существительное, отвечает на вопрос «Что?», а не «Кто?». А уж, одушевленность клеток собственного организма, или субклеточных структур отрицается совсем. Собственным нейронам, стволовым, репродуктивным клеткам и т.п. в одушевленности отказано. Несмотря на то, что они стараются, как могут, сохраняя бурление жизни, именующие их существительные, отвечают на вопрос «Что?».
Общаться с неодушевленной материей невозможно. Какой смысл общаться с ней, если она не способна к переживаниям. Какой-то обмен информации возможен, но общение нет. Отказавшись от поиска возможностей осмысленного общения с собственным телом, человек отчуждается от него.
Точно также человек отчуждается и от социума, потому что, как правило, обозначающие его имена существительные отвечают на вопрос «Что?».
Таким образом, человек, как одна из форм одушевленности, оказывается в неодушевленном мире, что имеет массу печальных последствий, как для него, так и для мира.
Если же вдруг он обнаруживает способность мироздания откликаться на его мысли, переживания и чувства, необычными совпадениями, которые получили название синхронистичности, то, не редко, он склонен приписывать одушевленность какому-нибудь отдельному предмету, что приводит к появлению фетиша. Как отмечал Эдингер в отношениях с реальностью, человек склонен к двум типам заблуждений: конкретистским и редукционистским. В первом случае, он наделяет, неживые предметы одушевленностью, во втором случае он отказывается воспринимать, связанную с ними, символическую реальность. И то и другое заблуждение имеет печальные последствия. Но последствия, вызванные редукционистскими заблуждениями, все же печальнее. Они не только приводят к утрате связи с глубинными слоям психики, и, в конце концов, к симптому, но и к разрушению среды обитания.
Ограничения, вызванные существующей моделью языка при устройстве отношений человека с социумами, постепенно преодолеваются. К примеру, изначально, имена существительные «семья», «город», «население» и т.д. отвечают на вопрос «Что?». Складывается впечатление, что до появления избирательной системы, властителю было неудобно придавать значение способности социума к переживанию, то есть его одушевленности. И сейчас, не смотря на то, что принято как-то учитывать настроение электората и считать народ чем-то одушевленным, все же армию лучше не одушевлять, не смотря на то, что она является его частью. Пусть уж обозначающее ее существительное отвечает на вопрос «Что?» Тем не менее, в современной картине мира социумы наделяются субъектностью и способностью к переживанию, то есть одушевленностью.
А вот предметная среда, включается в одушевленный мир с большим трудом. Вот, вроде бы понятно, что город это не только его население, но включить городские ворота в структуру коллективного субъекта большинство людей пока избегают. Вероятно из-за того, что опасность вернуться к заблуждениям, которые Эдингер называл конкретистскими, еще очень велика.
В социологии, попытка выйти на новый уровень осмысления социальной реальности, включающей в себя предметную среду, приводит к возникновению акторно-сетевой теории. Один из ее авторов Бруно Латур, выступая за принятие релятивистской установки, предлагает допустить, что реальный мир может быть населен не только идентифицируемыми людьми, но и конфигурациями, кажущимися «абстрактными», – актантами как состояниями «продуктивных» сил (идеология, гены, религия, и т. п.), которые в состоянии выражать некие смыслы. Актанты наделяются «человекоразмерными» свойствами, такими как многопрофильность и нестабильность, их можно рассматривать как «обладающих историей, отзывчивостью, культурой, темпераментом – короче говоря, всеми теми качествами, в которых им традиционно отказывали гуманисты» (Б.Латур. 1999). Актант (действующий объект – участник-организатор ситуации) – «термин семиотики Греймаса был взят Латуром для обозначения любого действующего лица в истории построения и развития сети. Актантом может быть человек, организация…» вещь, идея, подарок, тост – «…любой действующий объект, чье действие значимо для сети». Вещь может действовать на других, иначе говоря, опосредовать действия других, будучи сама подвержена действию.
Акторно-сетевая теория пока не находит общего признания у социологов. Тем не менее, она начинает пробовать себя в смежных с социологией дисциплинах, таких как этнология, этнография, урбанистика.
Возможно, применение анализа, основанного на понимании принципов организации сети, открывает путь к объяснению некоторых фундаментальных сущностей лежащих в основе жизненного мира человека.
Заключение
Через несколько недель возвращаемся из тундры к той самой заброшенной военной базе. Здесь нам придется провести пару суток в ожидании машины, которая должна прийти за нами по предварительной договоренности в определенный день.
После откровений, полученных в тундре мир воспринимается по другому. Старые развалины уже не вызывают того уныния, что было раньше. Радиен Киеде, как и его коллеги из других религиозных систем, вспарывает себе живот, что бы породить новую душу и обходит с ней вокруг солнца. Для того, что бы окружающие сопки заживили раны нанесенные «антропогеном», земле придется обойти солнце не один раз. Рождение нового, всегда сопровождалось разрушением старого. Саамские боги знали это. Они смотрят на нас из тундры, с улыбкой, как будто бы удовлетворённые тем, что мы не плохо восприняли их урок, и раздвинули границы одушевленности собственного мира. А может быть, они просто морочат нам голову и пытаются вернуть нас к культурной программе, которая не имеет перспектив в современном мире. Так или иначе, они актанты в нашем маленьком социуме и отделаться от них теперь не просто.
